А мы знали, кто оборвал, но ничего не говорили, чтобы
не нарушать клятву и не пристыдить своего гостя, но к вечеру некоторых из нас это стало невыносимо мучить, и когда мы начали укладываться спать, то я не стерпел и сказал Ивану Яковлевичу, что Костю наказали напрасно, — что он не вор, а вор вот кто, а мы все дали клятву его скрыть.
Неточные совпадения
Я никогда
не пойду с обрыва больше: верьте мне — я этой
клятвы не нарушу!
«Успокойтесь, gnadige Frau, шпаги эти только видимым образом устремлены к вам и пока еще они за вас; но горе вам, если вы
нарушите вашу
клятву и молчаливость, — мы всюду имеем глаза и всюду уши: при недостойных поступках ваших, все эти мечи будут направлены для наказания вас», — и что он дальше говорил, я
не поняла даже и очень рада была, когда мне повязку опять спустили на глаза; когда же ее совсем сняли, ложа была освещена множеством свечей, и мне стали дарить разные масонские вещи.
Вдруг один человек в Перми, другой в Туле, третий в Москве, четвертый в Калуге объявляют, что они присягать
не будут, и объясняют свой отказ все,
не сговариваясь между собой, одним и тем же, тем, что по христианскому закону
клятва запрещена, но что если бы
клятва и
не была запрещена, то они по духу христианского закона
не могут обещаться совершать те дурные поступки, которые требуются от них в присяге, как-то: доносить на всех тех, которые будут
нарушать интересы правительства, защищать с оружием в руках свое правительство или нападать на врагов его.
Прилив средств и необходимость деловых сношений с «академией» совершенно
нарушали всю программу нашей жизни, хотя мы и давали каждый день в одиночку и сообща самые торжественные
клятвы, что это последняя «ошибка» и ничего подобного
не повторится. Но эти добрые намерения принадлежали, очевидно, к тем, которыми вымощен ад.
Тогда во мне проснулся чудный звук,
Я поклялся любить, и
клятву не нарушу,
Я чувствовал: вам нужен друг,
И в жертву я принес вам душу.
Кровь польская сказалась в сердце польском!
Не устою на роковой черте!
И, спотыкаясь в месте скользком,
Я падаю, но в ноги красоте!
Я
не легко пускаюсь на измену,
Нет, ваших просьб признал и вес и цену,
Вы заглушили ложный стыд,
В мою прокралися вы душу,
И Нарушевич мне простит,
Что
клятву раз свою
нарушу.
Для младенца своего останется она жить, клянется жить — ни одной еще
клятвы в жизнь свою
не нарушала, — и неземное утешение прокралось невидимым лучом в ее душу.
Так думал отец и гордый барон.
Не раз приходило ему на мысль самовольно
нарушить клятву. Никто
не знал о ней, кроме старого духовника и Яна; духовник схоронил свою тайну в стенах какого-то монастыря, а в верном служителе умерла она. Но сколько барон ни был бесхарактерен, слабодушен, все-таки боялся вечных мук.
Клятва врезалась такими огненными буквами в памяти его, ад так сильно рисовался в его совести, что он решился на исполнение ужасного обета.
За что наказал муж жену так жестоко? — этот вопрос, на который они, конечно,
не получали ответа от взрослых,
не раз возникал в их маленьких головках. С летами девочки стали обдумывать этот вопрос и решили, что жена согрешила против мужа,
нарушила клятву, данную перед алтарем, виделась без позволения с чужим мужчиною. На этом и остановилось разрешение вопроса. Оно успокоило княжну Людмилу.
Если бы я знал, что несчастная Мария Толстых еще жива, я бы и теперь
не отдал ее вам, но я думаю, что
не нарушу моей
клятвы, если передам сыну то, что принадлежит его матери.
— Все хорошо, все исполнится, дадите вы
клятву перед алтарем нерушимую и никогда ее
не нарушите…
Жене позволено было видать его потаенно: она целовала его, обливала своими слезами; но,
клятвы не смея
нарушить,
не называла его сыном.